Робинзониада Гавриловна вела хозяйство, когда ее вдруг окликнули.
- Ваши документы, мадам.
- А на брудершафт? - всего и успела возразить почти уже потерпевшая.
- Только после вас.
Бедной женщине ничего не оставалось, как принять на грудь всю тяжесть проходящего.
Но, пережив, стряхнув с себя его остатки, она снова принялась за старое. Старое было недовольно, но делать все равно нечего - в стране кризис. Поддавшись на переговоры, старое вымолило себе прощение и проценты.
А далее случилось нечто совсем непредвиденное: Робинзониада Гавриловна вдруг, неожиданно для самой себя, пришла к выводу. Но тот оказался занят. Обманутая и сломленная жизнью, она попыталась взять себя в руки. Но руки, тянувшие все хозяйство, не были рассчитаны на такую ответственность. И, запутавшись, кто из них первая - левая или правая, лишь оставили неизгладимый след внутренней борьбы Робинзониады на внешней стороне души.
Неизвестно, сколько бы это продолжалось, если бы не одно но, которое долго плакало и просилось обратно. Перед этим устоять не смогли даже обстоятельства места и семейные, что уж говорить о бедной женщине, которой ничего не оставалось, даже когда она очень вежливо просила. Пришлось ему дать место под солнцем и напоить молоком. Старое, конечно, тотчас же взревновало - да не тут-то было. Было но. Ничего не поделаешь, старое смирилось и написало в дневнике "И это все о но..." Облегчив душу, как после исповеди, оно принялось за но с новым восторгом. Робинзониада внезапно осознала, что разбогатела очередной бедностью - и ей стало жалко себя со страшной силой, которая долго и с надрывом уходила, не попрощавшись.
Но всякой идиллии в конце концов приходит конец.
- Хороший день, - подумала Робинзониада Гавриловна, засыпая. - Ничего так, пятница. Жить можно.