Не жалея веселых чумазых мальчишеских пяток,
Босоногая почта за час по селу разнесла:
Там, за хатой последней, сгоревшей, Матрены-солдатки,
Пленных немцев пригнали работать, такие дела!
Пара лет, как война отступила с родимой сторонки,
Пара лет, как фашист не бомбит, не стреляет, не жжет.
Сто дворов взял огонь, к уцелевшим пришли похоронки.
Полтора мужика на большую Веснянку. И вот
Председатель Гаврилыч у города выпросил немцев,
Чтоб построили ферму, что в сорок четвертом сожгли…
Жмутся кучкой убогой четыре оборванных перца,
Будто вывалял кто-то их щедро в июльской пыли.
- Что, попались, зверюги! Забыли, небось, «хэндэхохи»?
- Чтоб тебя, разорвало, немецкая подлая мразь!
- Я, кажись, това видела! Вешал подпольщиков в Моках.
- Ишь, не смотрит в глаза, будто совесть откуда взялась.
- Что, небось и детишки, и жонка живут в Фатерлянде?
И тебя, и семью чтобы Боженька люто казнил!
- Дай, солдатик, ружье, я уж выбью мозги ихней банде!
- Закопать бы живыми, как Изю-еврея они…
От тех вдовьих проклятий как будто попятилось небо,
Причитали старухи, молодки кляли невпопад…
И бросали в фашиста несчастного бульбой и хлебом,
Не в лицо попадая, а в руки. Поел чтобы гад.