Народ спешил под звон литавр
отлить в антракте.
Но Дездемону кончил мавр
в четвертом акте. А.Г.
**********
Глубинка. Клуб. В буфете - политура,
Буфетчице - весь мир до фонаря.
Нахлынула культура на халтуру...
И зритель, видно, парился не зря:
Из крашенных мочалок шевелюра,
В Отелло пробуждала дикаря.
В кулисах спит фанерная квадрига.
Гримеры потянулись по домам.
Что делать? Яго, Кассио, Родриго,
И местная певичка-забулдыга,
Лежат уже вторые сутки вхлам.
Зевал оркестр. Тут не до поклонов.
Отелло, припижоненный в халат...
Четвертый акт, а он, неугомонный,
И с видом, что вообще, не виноват,
Все душит, душит, душит Дездемону.
А Дездемона (в жизни - Мариванна),
Как зебра, набок вывалив язык,
Была, очаровашка, бездыханна.
И филигранен вымученный лик,
Всех зрителей пославши априори,
Мол, чужд мамзельке всякий выкрутас...
А раз так давят - не до ораторий!
Чу, рампы свет предательски угас.
И тут скрипач-падлюка, между делом,
Затеял нудную, тягучую...байду,
Альт дунул пару раз в дуду,
Рожок ему подпискнул неумело...
Плыл дирижер, как водоросль в пруду.
Пока в буфете прятали еду,
Отелло отпевал младое тело.
И понимал, что он сегодня влип...
Сыграв свирепого, ревнивого барана.
И Дездемонин паровозный сип,
Точней, контральто (в юности - сопрано),
Не вырвалось из спертых альвеол...
И зал не впечатлил столичный клейстер,
Летала муха, словно сбитый мессер...
Руками слаб певец пошел сегодня, квёл!
Сказал, приняв пять капель, капельмейстер.