ХОХМОДРОМ- смешные стихи, прикольные поздравления, веселые песни, шуточные сценарии- портал авторского юмора
ХОХМОДРОМ
Авторское произведение Смешные истории 

Крестовый поход
   Жил-был в одном городке Иван Петрович Шкаликов,
работал мастером производственного обучения в ПТУ и
регулярно выпивал по субботам, ну и по праздникам тоже. В
общем, был Иван Петрович нормальным мужиком: имел семью,
изредка приворовывал, кое-чем приторговывал, ездил на старом
"Москвиче", а летом выращивал огурцы на шести сотках.
   Так бы и вышел на пенсию нормальным, как не взбреди ему в
голову пойти в поход.
   В принципе, ну сходил бы он в свой поход, ну вернулся бы,
и живи себе дальше по-простому. Так нет же, вздумалось ему с
собой жену потащить. Впрочем, можно бы и после похода с
женой путевым человеком остаться. Но Ивану Петровичу-то
захотелось с группой туристов пойти. "Ну и что?"- спросит
какой-нибудь турист. Так ведь мастер Шкаликов в горы пошел.
Хотя, в горах тоже люди живут. Зато вы не знаете главного!
   Как пришел Иван Петрович из похода, так достал с полки
толстую тетрадку, нашел ручку и засел на месяц за писанину,
вот и пропал человек.
   Дело было летом, мастера ПТУ летом отдыхают 24 дня, а
потом сидят на работе и скучают, ведь ученики еще с каникул
не вернулись. Так вот, Иван Петрович даже на работу со своей
тетрадкой приходил и писал нечто, названное романом. Ну а
дома-то он вовсе из писанины не вылазил. Таким образом за
десять дней он всю тетрадку исписал, за другие десять -
вторую, за третьи - третью.
   Получился "роман в трех частях". О чем? Да про поход же.
Сильно уж понравилось мастеру Шкаликову в горах. "Красоты
неописуемой живописная местность. Тишина уши режет.
Зеленеющая округа и скалистые обрывы в цветочках и лишаях. А
вокруг - ни души, одни только бараны и бабочки...,"- так он
и написал в своем романе.
   Сперва Иван Петрович захотел начать свое произведение
так: "Жил-был в одном городке Иван Петрович
Шкаликов...". Однако, подумав, он так сказал сам себе:
   - А чего это я про меня "он" писать стану? Нет уж, лучше
сам "я" подпишусь!- и решил таким образом вместо "от
третьего лица" вести рассказ от "первого".
   А сам роман начался такими словами: "Вот я, значит, и в
дороге...".
   Жена Ивана Петровича сперва подумала, что муж жалобу
строчит. Но что-то уж жалоба велика оказалась. Тогда мадам
Шкаликова стала подозревать, уж не завел ли ее Ванька чего
на стороне. Заглянула она как-то ночью в тетрадку мужа и
успокоилась.
   - Хоть пить перестал. А то, что с ума сошел, так может и
к лучшему. Лишь бы выборов новых не было.
   Про выборы это она так подумала. Раньше все "лишь бы не
было войны" думала. Потом "лишь бы талоны не потерять". А
вот теперь одни выборы на ум приходят. Столько гадостей от
них, хоть войну заказывай.
   Дети тоже папу узнать не могут. Если прежде, когда
трезвым приходил, его от телевизора оторвать нельзя было, то
теперь ни новостей, ни футбола, ни даже прогноза погоды не
смотрит. Все пишет, пишет. Старший сын, что в 11 класс
ходил, однажды отца беллетристом назвал. А когда по уху от
Ивана Петровича за это схлопотал, то обиженно ответил:
   - А чего я такого сказал? Беллетрист - это писатель
такой, по толстым книгам специализируется, как Толстой или
Дюма там, или кто еще другой.
   Младший никак отца обзывать не стал. Во-первых, учился он
только в шестом. Во-вторых, его не вдохновлял пример брата.
А в третьих, младший еще плохо разбирался в длинных
иностранных словах, предпочитая вместо этой зауми кондовый
уличный жаргон. Вот и сказал парнишка папе:
   - Ну-у, ваще, блин!- что на его языке могло означать
буквально все и даже больше того.
   Товарищам по работе подобная странность Ивана Петровича
также не понравилась. Странности могут быть у многих,
пожалуйста. Но только в обычно установленных рамках. Вот
если ты напиваешься и начинаешь рассказывать "как воевал в
Конго и этих гадов из пулеметов молотил через одного по
очереди". Или когда таким же образом напиваешься, но "этих
гадов" ищешь на месте и прямо здесь им в глаз. Или во время
этой же пьянки плачешься в жилетку, а точнее в мундир
первому попавшемуся милиционеру о том, что "эти гады" тебя
отмолотили и прямо в глаз и прямо здесь. Нормальные
человеческие слабости. Но чтобы писать!
   - Это Петрович через край хватил.
   - Да, какой человек пропал.
   - Ну, вздрогнули!
   - За его здоровье!
   - Хэ-х, продрала.
   - А вот Петрович у нас завсегда разливал... .

       * * *

   Все на свете заканчивается в свое время, вот и роман
Ивана Петровича подошел к концу. Иван Петрович так и написал
в конце большими печатными буквами "КОНЕЦ". Потом закрыл
тетрадь, положил на нее ручку, сделал глубокий вздох и
закрыл глаза.
   Приятно почувствовать себя человеком, совершившим великий
поступок. Ну если и не великий, зато такой, от которого у
всех окружающих челюсти так и отвиснут.
   - И еще потомки узнают, кто такой Иван Шкаликов!
   Иван Петрович представил себе потомка, этакого оболтуса
из будущего: вот сидит он, потомок, и читает по наказу
педсовета полное собрание сочинений классика мировой
художественной литературы Шкаликова И.П., сидит и плачет,
стыдно потомку за свое дрянное поведение перед великим
предком. Что еще надо в этой жизни простому мастеру
производственного обучения? Только такие минуты мысленного
триумфа.
   Иван Петрович еще раз вздохнул, открыл глаза, сложил все
три части романа вместе и взвесил на руке.
   - Ну, это, допустим, не "Война и мир", и даже не "Три
мушкетера". Но тоже весомое произведение,- сказал он сам
себе и решил перечитать свой первый "труд".
   Однако, открыв первую страницу, мастер Шкаликов не
обнаружил там главного: названия всего романа.
   - Как я мог забыть? Без названия нельзя. Без названия
ничто существовать не может. Каждая вещь должна быть
проименована. Тем более, что у такой великой вещи имя должно
быть столь же великим, как и само содержание.
   Иван Петрович уставился в потолок и начал сочинять
название. Но почему-то в голову лезла одна ерунда. Он встал
и забегал по комнате. Это тоже не помогло. Тогда Иван
Петрович пошел на кухню, открыл холодильник, достал колбасы,
пару сырых яиц, потом отрезал ломоть хлеба и стал все это
есть. Тщательно пережевывая пищу и запивая ее молоком,
мастер Шкаликов призывал в свой мыслительный центр идею,
достойную будущего классика. Впрочем, кроме разной ерунды в
голову все равно ничего путного не шло.
   - Хождение по тропам? Нет, пошло. Дама с палаткой? Тоже
не то. Герой нашего племени туристов? Здорово! Нет, длинно.
Тогда так? Или так? Ну нет уж. Повесть о настоящем человеке!
Во! А, черт, у меня же роман, а не повесть. Как же его
обозвать? В июле 2005-го? Во глубине таежной глубинки? Книга о
разведчиках земли Российской? Где-то я уже это слышал.
Последний из проходимцев? Почему последний? Ведь и после
меня там проходить будут. Название, в нем вся соль. Соль?
Нет. Соть? Кровь и пот? Дядя Ваня Шкаликов? Как-то не
скромно. Озеро горных духов? Мы же стояли на озере. Я даже
про это целую главу сделал: "Озеро струится бризом". Хорошее
название про горных духов, что-то от Гоголя есть, я его
потом использую. Но как теперь быть? Хождение за три моря?
Или на три буквы?..
   Вариантам названия не было конца, но все они чем-то не
нравились автору. Он ушел с кухни и обратился к жене:
   - Мать, скажи, как бы ты назвала самое светлое и
радостное в твоей жизни?
   - Новая норковая шапка.
   - Тьфу!
   Иван Петрович обратился с тем же вопросом к детям.
Старший ничего не сказал, но покраснел и подумал:
   - Женя Афанасьева из десятого "В".
   А младший не стал краснеть и спросил у отца прямо:
   - Пап, мне можно до 11 гулять?
   - Нет.
   - Но ведь лето же.
   - Сиди и читай, готовься к учебе, двоечник.
   - А что читать? Мне учебники еще не выдали.
   - Вальтера Скотта читай, историю. Про это, про как его,
про крестовый поход...
   Тут Иван Петрович ударил себя в лоб, хлопнул сына по
плечу, вскричав:
- Вот оно!
   И поспешил к своей рукописи.
   - Крестовый поход! Ну как же. В этом есть что-то от
Серафимовича. Тот же изнуряющий ход действий, та же драма
фабулы произведения, те же титанические персонажи и
эпические эпизоды речи. Крестовый поход - Железный поток!
Это пафосно!
   Он думал так, или примерно так, ведь у него же не было
специальной литературоведческой подготовки, чтобы размышлять
над подобным по всем правилам. Впрочем, как бы он там не
думал, а главное было сделано, название найдено.
   Иван Петрович аккуратно вывел "Крестовый поход" на первой
странице своей трехтетрадной рукописи, подчеркнул два раза,
полюбовался на эту надпись, а потом решил выделить ее
пожирнее и обвел в рамочку. После этого автор хлопнул в
ладоши и прорычал:
   - Хорошо!- Он именно рычал это слово, когда ему что-либо
удавалось.

       * * *

   На следующее утро Иван Петрович собрался прямиком в
издательство. Правда, он не решил еще в какое именно. Мастер
Шкаликов просто взял телефонный справочник своего города,
нашел там главу "издательства", открыл справочник на
странице 275, где помещалась эта глава, и стал выписывать на
листочек адреса.
   Для себя Иван Петрович решил, что издавать его будут в
мягком переплете. Он очень любил такие книжки: с бумажной
разноцветной обложкой. Ведь именно в таком переплете
печатали самые интересные, на взгляд мастера Шкаликова,
вещицы. Иван Петрович всегда считал, что чем скучнее
обложка, тем хуже содержание книги.
   Издательств в городе было не так много, не считая
газетного, всего три: книжное, полиграфическое и свободное
издательство "Полдник". Ивану Петровичу захотелось в
"Полдник", ведь там же недавно напечатали полное собрание
сочинений Артура Конан Дойля. Но было как-то стеснительно
идти сразу в такое серьезное заведение, и автор "Крестового
похода" выбрал самое безобидное, как он думал, книжное,
которое разных там достоевских печатает.
   Иван Петрович взял тетрадки, положил их в спортивную
сумку и отправился покорять литературный Олимп.
   В книжном издательстве, которое занимало небольшой уголок
в здании, где размещались еще какой-то суд, некий техникум и
одно строительное управление, Ивана Петровича встретили с
непонятной настороженностью.
   - Добрый день,- поздоровался он с сидевшими в одном из
кабинетов женщинами. - Где тут романы сдают?
   Женщины переглянулись, одна из них улыбнулась и ответила:
   - Это, вообще-то, бухгалтерия. А редактор в другом кабинете.
   В кабинете редактора начинающий литератор снова
поздоровался, но, сильно разволновавшись, стал запинаться на
каждом слове:
   - Я - Шкаликов, моя фамилия. Иван Петрович зовут. Я
мастер производственного обучения. Только что вернулся с
гор. В походе был то есть. Там такая красотища, что аж дух
захватывает. Вы представить себе не можете, что там за
природа! Какая экология богатая. Нам с женой так
понравилось, так понравилось...
   Редактор кашлянул, чтобы отвлечь посетителя на мгновение
и самому вклиниться в разговор:
   - Здравствуйте, товарищ. Чем могу быть полезен?
   - А, да! В общем-то, дело такое, что я это, как же, ну
так сказать, получилось такое, что мне...
   - Вы не волнуйтесь.
   - Ху-х,- выдохнул Иван Петрович.- Я роман написал. Вот!
   - Очень интересно. Он где-то уже опубликован?
   - Нет, зачем, я же его только что написал. Зачем его
где-то публиковать? Пусть в родном городе книжка выйдет.
   Редактор пристально посмотрел на посетителя.
   - Видите ли в чем дело, уважаемый...,- редактор запнулся,
как бы подыскивая нужные слова, но тут зазвонил телефон.
   - Простите,- сказал хозяин кабинета и снял трубку.
   Пока редактор о чем-то долго разговаривал по телефону,
Иван Петрович от нечего делать рассматривал стол редактора.
Точнее не сам стол, а то, что на нем лежало.
   Когда ожидаешь в приемной высокопоставленного лица или
ждешь свою очередь в парикмахерской, или на прием к врачу,
либо вот так же в незнакомом кабинете сидишь перед занятым
не тобой человеком, когда нечего прочесть, не о чем
вспомнить и нельзя даже насвистывать и петь, остается только
одно: тупо за чем-нибудь наблюдать или отрешенно что-то
разглядывать.
   Предметом ваших наблюдений может стать узор на обоях,
пятна на полу, ползающая по потолку муха, вычурная люстра.
Таким же образом можно привлечь свое внимание к окружающим
субъектам, если таковые имеются. Правда, это не совсем
вежливо, тогда придется разглядывать собственные руки,
проверять состояние ногтей или сравнивать папилярные узоры
левого мизинца с правым указательным. Еще более
занимательным окажется какой-нибудь документ, который вы
достанете из своего кармана. Впрочем, лучше достать купюру,
на которой изображено так много всего интересного, что она
сможет занять ваше внимание минут на десять.
   Но нет ничего лучше чужого стола! По столу можно многое
сказать о его хозяине. Неряха он или наоборот, занудный
аккуратист. Принимает ли он пищу за столом; то есть нет ли
на столе крошек, жирных пятен, мокрого следа от донышка
стакана. А где сам стакан? Ведь он несет на себе информацию
о том, что именно пьет его хозяин: чай или кофе. Не прилипла
ли на стенке стакана чаинка, а может быть весь кабинет
пропах кофейным запахом. Хотя, хозяин может пить и что-либо
другое.
   А какой телефон стоит на столе? Новенький с кнопочками
или еще допотопный с диском. Почему здесь всего один
телефон? Или два? А что это под стеклом, которое лежит на
поверхности стола? Ну-ка, ну-ка. Плохо видно, все верх
ногами. Ага! Календарь с машиной или с девицей. Понятно.
Впрочем, ничего не понятно, зато есть чем занять скучающего
себя. Девица на календаре почти раздетая, в одних сережках.
А если на календаре нет девицы, то это тоже весьма
интересно. Почему же это ее нет? Что бы там не было
изображено, все равно найдется повод пораскинуть от безделья
мозгами, пока человек, которого ждешь, обратит на тебя
внимание. Естественно, все это полная чушь, но что делать...
   А, вот он обратил на тебя внимание наконец-то. Но ты
все-таки успеваешь прочесть на одной из папок, что навалены
на стол как попало, какое-нибудь "АВС N 2318". Что бы это
значило? Впрочем, ну его, к тебе уже обращаются с
вопросом...
   - Так, на чем мы остановились?
   - Я вот роман принес,- Иван Петрович полез в свою сумку
за тетрадками.
   - Ах, роман, да-да. Но вы понимаете, что надо бы
рекомендацию от какого-нибудь писателя, журнала. Мы так не
можем, вот просто взять и сделать книгу. Потом, вы должны
понять: экономическая ситуация сложная, наше издательство
вынуждено как-то выжить в этом хаосе. Вы сами видите, что
нам приходится печатать!
   Редактора, видимо, задело за живое собственное упоминание
о "сложной экономической ситуации". Он немного разошелся,
слегка повысил голос. Зачем-то достал из под стекла на столе
все тот же календарь с девицей и потряс им перед лицом Ивана
Петровича. Вблизи это оказался вовсе и не календарь, а
супер-обложка какой-то ахинеи какого-то Френка Гарбейча или
Пата Рэмнентса. В этой ахинее, конечно же, будут
присутствовать девицы, даже такие, в одних сережках, но
самое главное - это, как "...он вышел из НУЛЬ-пространства с
бластером наперевес и выстрелил в надвигающихся из-за
квантового отсека полугуманоидов с Беты Буцефала...".
Однако, там могло быть напечатано и нечто обратное: как
"...он сдвинул шляпу на глаза, поднял воротник, закурил
трубку и вдруг его осенила мысль. Он забыл улику у убитой на
антресолях, откуда доставал спрятанный в консервированной
спарже героин...".
   - Вот чем нам приходится заниматься!- сердито сказал
редактор, комкая руками супер-обложку.- Вот!- и скомканная
бумага, на которой только что красовалась бесстыдная
блондинка или брюнетка, нет разницы, полетела на пол.
   - Хорошо,- согласился Иван Петрович, чтобы не заводить
редактора дальше.- Вам нужны рекомендации? Я могу принести
характеристику с работы.
   - Нет же! Вы опять не поняли. Вначале все публикуются в
журналах, получают известность, имя, потом только... . Хотя,
если у вас есть деньги, то мы можем... . Впрочем...,- не
трудно было догадаться по виду Ивана Петровича, что денег он
не имеет. Редактор замолчал и как-то устало посмотрел на
посетителя.
   - Хорошо,- опять сказал мастер Шкаликов.- Вам нужна
оценка писателя? Давайте сюда вашего писателя.
   Редактор облегченно вздохнул и подумал:
   - Ну, слава Богу! Кому бы только тебя спихнуть? Ага! Вот
кому, ему голубчику. Мезознойскому! Он мне и так десятку
должен уже полгода. Пусть теперь повертится, как у черта на
кочерге.
   - Вот что, уважаемый. У нас есть как раз подходящий
писатель. То есть не подходящий...,- редактор запнулся,
соображая, как бы поприличнее представить писателя.- Это
очень известный в городе человек, он охотничьи рассказы
пишет, в молодости два года собкорром журнала "Школа
пионерского заката" работал. Вообще, человек он душевный,
любит начинающих, так сказать. Вот вам адрес, телефон его.
Хороший он человек, идите прямо к нему, не стесняйтесь.
   - Спасибо.
   - Да боже мой! Что за разговор? Идите к Мезознойскому.
Это такая глыба, такой человечище! Такой челове...,- в это
время Иван Петрович, сказав "до свидания", вышел из
кабинета, а редактор закончил свою фразу так:
   - Такой человечишка! Графоманишка! Пошлый и дутый
псевдолитератор. Склочник, кляузник, мерзавец и поц! Пьянь!
Червонец отдать не может, паразит. Господи, а этот тип?
Роман написал. Тьфу! Когда тут выжить не знаешь как. Это ж
надо, такую дрянь печатать приходится: "Сто способов засолки
сыроежки", "Кровавая попойка", "Детка, это дуло", "Смерть из
фритюрницы", "Восемьсот чудовищных япончиков", "Лежать,
дура, лежать, милая". Романисты, понимаешь, пикули запечные!
И охота им чернила лить? Мне самому, может быть, себя издать
не на что. А тут роман припер...
   Он еще долго вот так ворчал о бедах и тяготах
издательской деятельности. А Иван Петрович тем временем
торопился в гости к писателю.

       * * *

   Писатель жил, как и подобает известному литератору, в
центре, в старом доме, что выходил окнами на одну из главных
улиц города. Дом был настолько старым, что штукатурка,
которой он был облицован, держалась уже на честном слове и в
любой момент могла обвалиться, что, впрочем, она изредка и
делала. Штукатурку иногда подновляли, от этого здание
выглядело несколько аляповато: со свежими и не очень пятнами
ремонта. Зато в этом доме жило много замечательных, но
весьма пожилых, людей. Еще дом выгодно отличался высотой
потолков и площадью комнат.
   Поднявшись по широкой, но уж сильно обшарпанной лестнице
с истертыми множеством ног ступеньками, Иван Петрович
позвонил в дверь писательской квартиры.
   По такой двери тоже можно многое сказать или представить
о ее хозяине. Например, обита она дермантином или нет,
железная или хлипкая из ДСП. Здесь уже вырисовывается и
некий социальный статус, и эстетические наклонности, и
личные качества владельца. Впрочем, может, там за дверью нет
настоящего мужика, пусть даже мужика в юбке. А какой звонок
на двери? Простенький или с трелями на мотив "арии Хосе из
оперы Бизе". А какой номер? О, есть над чем поразмышлять
возле чужой двери, ожидая, когда откроют.
   Дверь в квартиру писателя Мезознойского не могла
похвастаться железом, но зато она была обита черным
дермантином. Правда, обивке, наверняка, стукнуло уже
четверть века; она была такой ветхой, что походила на
древний пергамент. Украшениями двери можно было считать
ручку из потускневшей чуть ли не до черноты латуни и номер
из того же металла, одна из цифр которого то ли
деформировалась, то ли покосилась. А звонок - простая
кнопка, он не звенел, трещал.
   - Кто? Кто? Кто?- послышалось за дверью.
   - Писатель Мезознойский здесь проживает?
   - Сейчас.
   Перед Иваном Петровичем предстал взлохмаченный бородатый
тип с лицом землистого цвета, одетый в футболку с надписью
"СПОРТ" и бледно-фиолетовое трико, обвисшее на коленях.
   - Я Мезознойский. Вам чего?
   - Меня из издательства послали.
   - Куда?
   - К вам.
   - А что они хотят печатать?
   - Меня.
   - А я то тут причем?
   - Они хотят, чтоб вы мне рекомендацию дали.
   - Хм, нужна она им. Слышь, мужик, ты заходи.
   Иван Петрович зашел. Он не обиделся, что его так долго
держали за порогом, что писатель обозвал его "слышь, мужик".
Мастер Шкаликов просто был под впечатлением того, что
писатель (!) может так затрапезно выглядеть и пахнуть
перегаром.
   - Вот что, э-э, мн?
   - Иван Петрович.
   - А я - Артур Роландович.
   - Очень приятно.
   - Так вот, молодой человек,- писатель почему-то назвал
сорокалетнего Ивана Петровича "молодым человеком".- Есть
предложение. Как?
   По многообещающему взгляду Артура Роландовича мастер
Шкаликов понял, какого рода это предложение.
   - Ну я не знаю, удобно ли.
   - Ай, все удобно, что удобоваримо. О! Мысль такая
какая-то не такая. Надо будет ее запомнить, потом использую
где-нибудь. Сейчас зарядим,- Артур Роландович подмигнул
Ивану Петровичу и щелкнул пальцем по горлу,- а там со всем и
разберемся.
   Что оставалось делать Ивану Петровичу? Во-первых, он и
так уже давно воздерживался из-за своего романа. А
во-вторых, он был просто польщен, что человек, именуемый
ПИСАТЕЛЕМ, имеет к нему "предложение".
   - Вот,- подумал мастер Шкаликов,- не успел еще толком
знаменитым стать, а уже какое высокое уважение
высказывается. Только-только заявил о себе, а писатели мне
уже и "здрасти".
   Сели они, значит, за литровую бутылку какой-то подозрительной водки. Наливал писатель. Выпили молча. Закусили
луком, больше ничего другого на столе не оказалось. Вторая
пошла чуть веселее. Налив ее, писатель сказал:
   - Вот так и живем. Ну?
   Опять выпили, закусили. За третьей Артур Роландович
протянул Ивану Петровичу руку:
   - Тура.
   - Ваня.
   - Ну, будем!
   Иван Петрович несколько раз порывался рассказать о своем
романе, но писатель его останавливал:
   - Тс-с, не надо, Ваня.
   Когда бутылка закончилась, мастер Шкаликов называл
писателя "Роландычем". Возник вопрос о новой бутылке, однако
Роландыч предложил другой вариант продолжения их посиделок:
   - Сейчас я тебе свою повесть прочту. Никому не читал. А
тебе прочту! Слушай же, внимай же, оценивай.
   - Же!- сказал ему мастер Шкаликов.
   Появилась пачка пожелтевших отпечатанных на пишущей
машинке листов. Мезознойский нацепил очки и заплетающимся
языком начал читать свои "нетленки".
   Гость писателя скромно позевывал, пьяно думал о том, что
вот он какой сам молодец, и даже не старался уловить смысл
произведения хозяина квартиры. Иногда Иван Петрович тупо
поглядывал на Артура Роландовича и кивал головой каждый раз,
когда писатель повышал при чтении интонацию.
   Мезознойский сильно увлекся и, повышая голос, стал
стучать кулаком по столу. Ивану Петровичу в один прекрасный
момент это надоело, он тоже стукнул кулаком по столу и
громко сказал:
   - Что ж, Р-роландыч, хор-рошая повесть.
   - Ты думаешь?- удивленно заморгал глазами Мезознойский.-
Может мне ее еще раз сносить в журнал?
   - Сноси.
   Они помолчали. Затем Иван Петрович поднялся и пошел к
выходу.
   - Ты куда, Ваня?
   - Домой. Завтра опять в издательство надо.
   - Ты бы остался.
   - Нет, скоро поди твоя придет. А я ругани не люблю.
   - Никто не придет, Ваня. Некому уже приходить. Один я
остался, совсем один. Брошен, покинут, оставлен.
   - Не, мне идти надо.
   - И ты, Брут,- вздохнул Мезознойский.
   - Сам ты Брут,- ответил Иван Петрович и вышел вон.

       * * *

   В двух других издательствах с Иваном Петровичем обошлись
приблизительно таким же образом. Только там не посылали к
писателям, а слали сразу в журналы. И в полиграфическом, и в
свободном "Полднике" кляли существующую экономическую
ситуацию, приватизацию, валютный коридор, правительство и
прочее. Сетовали также на дороговизну всего и вся и
потрясали перед Иваном Петровичем разного рода "шедеврами",
коими пробавлялись издательства, чтобы "выжить".
   Чего мастер Шкаликов только не увидел среди издательских
"развалов". Детективы и фантастика, женские и исторические
романы, советы огородникам и желающим похудеть, пособия по
обращению с автоматом Калашникова и по борьбе с насекомыми,
поваренные книги, откровенную порнуху и такие древние
анекдоты, что даже античными их было назвать трудно. Причем,
обложки всех без исключения книг, даже сборник стихов
Маршака и буклет для любителей спагетти украшали голые и
полуголые женщины.
   Иван Петрович понял, что здесь ему ничего не светит.
   - Ладно же,- зло подумал он,- я вам еще покажу. Я еще
стану классиком и современником, тогда даже и не суйтесь ко
мне, никогда книгу не дам напечатать. Автографа даже не
подам. Эх, нет пророка в моем отечестве, все родились на
Ближнем Востоке. Пойти в журнал что ли?
   Вообще-то, журналов в городе было еще меньше, чем
издательств, всего два. Издавался, правда, еще и какой-то
литературный альманах. Иван Петрович не понимал слова
"альманах". Он знал, что журнал - это журнал; а альманах -
это "какое-то такое нетакое".
   Оба журнала имели географические названия. Один -
"Город", другой - "Горы". Учитывая то, что он сам
путешествовал по горам, Иван Петрович выбрал второй журнал.
Тем более, что "Горы" располагался в сделанном "под старину"
двухэтажном деревянном особнячке, что носил гордое имя "Дом
литератора". Само название дома манило начинающего автора.
   Первой встретила Ивана Петровича в "Доме Литератора", в
этой святыне для пишущего человека, уборщица, которая мыла
пол на первом этаже.
   - Здравствуйте, где тут у вас журнал расположен?
   - Тут и есть,- ответила уборщица мастеру Шкаликову и
провела тряпкой чуть ли не по ботинкам вошедшего.
   - А в каком кабинете?
   - Да в каком, в каком надо. Тебе то что?
   - Я - автор!
   - Много вас тут всяких ходит, авторов, пол чистый топчут.
Иди наверх, там увидишь табличку "редактор". Только там
никого нет. САМ - в отпуске.
   - Что же делать?
   - Так ты к заму иди. Авторы всякие ходят, а сами - как
дети малые, всюду их носом тыкать надо. И пишут, и пишут, и
пишут. А кому, зачем? Бумагу на ерунду переводят. Лучше бы
пол поменьше марали. Делом надо заниматься, делом...,-
уборщица еще и дальше ворчала себе под нос, а Иван Петрович
уже поднимался по скрипучей деревянной лестнице на второй
этаж.
   В кабинете с табличкой "зам.редактора" тоже никого не
оказалось. Тогда мастер Шкаликов зашел в другой кабинет, без
таблички. Зато дверь в эту комнату была открыта. В кабинете
за большим столом сидели бородатые и безбородые мужчины
старше среднего возраста и пили чай.
   - Мне бы редактора или того, кто за него,- сказал с
порога Иван Петрович.
   - В чем дело, товарищ?- по-старому обратился один из
пьющих чай, самый старший на вид, одетый в толстенный ручной
вязки свитер с высоким воротником.
   - Я вот тут написал. В журнал хотел бы отдать.
   Сидящие за столом люди переглянулись. Кто-то улыбнулся,
кто-то вздрогнул, кто-то покачал головой. Один даже поставил
чашку на блюдце и уставился немигающим взглядом на Ивана
Петровича. Того это несколько смутило.
   Человек в свитере сделал глоток из своей чашки, тоже ее
отставил, встал из-за стола и вышел к Ивану Петровичу в
коридор, прикрыв за собой дверь.
   - Ну, что вы там написали?
   - Роман.
   - Роман? О чем же?
   - Как я путешествовал.
   - И в каком стиле?
   - Да так, в пешем походе.
   - Нет, роман в каком стиле?
   - Простите?
   - Хорошо, давайте свой роман, я его посмотрю.
   Иван Петрович достал из сумки три заветных тетрадки.
Только увидев их, человек в свитере замахал на мастера
Шкаликова руками.
   - Да вы что, не могли перепечатать, что ли? Мы не берем
рукописные вещи, мой драгоценный. Надо печатать, надо
печатать.
   - Вы хоть посмотрите.
   - Нет, нет и еще раз нет! Таков порядок, и не мне его
нарушать.
   - Однако Пушкин и Толстой рукописи в издательства носили
и ничего.
   - Так то Пушкин. А у нас теперь принято печатать. Давно
уже машинки изобрели, мой драгоценный. Да и нелишне вам
будет еще раз при перепечатке переработать свое творение,
так сказать, простите.
   - Но мне мой роман и так нравится.
   - Мало ли что вам нравится. Вы же не учились писать?
   - Как это не учился? В школе еще.
   - Нет, литературно писать, в литературном институте.
   - Так ведь и Пушкин с Толстым тоже.
   - Что вы все Пушкина с Толстым приплетаете? Кто Толстой?
Это Толстой! И потом, знаете, сколько раз он "Войну и мир"
переписывал? А! А сколько я себя переписывал? А! Но вы же
раз перепечатать ленитесь. Вот перепечатайте и приходите.
   Не солоно хлебавши, Иван Петрович отправился восвояси. А
человек в свитере вернулся к своему чаю, думая, наверное,
как та уборщица: "Ходят тут всякие, занятых людей от дел
отрывают".

       * * *

   Перепечатать - это только звучит так просто. А где взять
машинку? А где научится печатать? А какой делать
интерлиньяж? А сколько в строке знаков? И что такое "знак"?
Даже как отбивать абзац - тоже проблема.
   Естественно, что Иван Петрович ничего этого не знал. Зато
у него было, где взять печатную машинку. Когда-то училище,
где работал мастер Шкаликов, готовило операторов ЭВМ.
Операторов, за неимением самих ЭВМ, учили "шлепать" на
электрических пишущих машинках, по размерам напоминающим
персональный компьютер, только без дисплея. Печатала машинка
довольно сносно. Иван Петрович тоже печатал сносно,
указательным пальцем правой руки.
   В процессе работы он научился использовать и указательный
палец левой руки. И это неудивительно, ведь перепечатывал он
свое творение в течении четырех с половиной месяцев и
закончил уже зимой. В день у него получалось не более пяти
страниц. Да и то, пять нужно было печатать целый день, а
когда печатать, если работать еще надо.
   Зато на одном своем печатном листе Иван Петрович уместил
столько букв (он считал все по буквам), сколько другой бы и
на три не напечатал. Мастер Шкаликов даже гордился этим
достижением. Шутка ли, так сжато все оформить, чтобы живого
места на листе не осталось. Буква на букве, строка на
строке, а поля в полсантиметра.
   О Иване Петровиче давно сложилось мнение в коллективе -
"мужик сошел с рельсов". Как писать начал, так "чердак и
протек". Однажды его даже вызвал к себе старший мастер
училища и сделал выговор:
   - Ты бы, Петрович, завязал с этой дурью. В коллективе же
работаешь. Люди разное говорят. Ты знаешь, как тебя учащиеся
звать начали?
   - Помидором.
   - Нет, Помидором ты раньше был, когда с нами
по-человечески выпивал. А теперь ты не Помидор, нет. Ты -
Менестрель! Понял? Менестрель! Где только подлецы такое
слово выкопали? Я всегда говорил, что в "фазанке" этим
мерзавцам среднее образование давать, что воробьям капусту
крошить. Год отучился, и на завод! Если бы только заводы их
брали.
   - Да-да,- согласился Иван Петрович, обрадованный тем, что
гнев старшего мастера перешел на другой объект.
   - Что "да-да"? Почему у тебя кличка не как у всех? Почему
меня они зовут Мироном, директора - Косым, Виктора Палыча -
Куском, Тамару Якимовну - Баунти, а тебя, тебя -
Менестрелем? Тьфу! Ты что, масон?
   - Да нет, я как-то не претендую...
   - Так вот ты подумай, подумай, Петрович, над своим
поведением. Мы тебя предупредили, если что - не обижайся. И
не ляпай пятнами на светлое имя коллектива нашего ПТУ,
понимаешь ли! Тут и не таких видали, и не с такими субчиками
справлялись. Справимся и с тобой, гавриком. Запомни: мы без
тебя проживем, а вот проживешь ли ты без нас, это еще нужно
доказать. И ни-ка-кой мне беллетристики, Джером, понимаешь
ли, К. Джером самодеятельный.
   Дома "таракан" Ивана Петровича стал привычным, но не
особо любимым.
   - Все мужики немножко того,- филосовски смирилась с
писаниной мастера Шкаликова его жена.- Кто марки собирает,
кто ворон считает, а некоторые, не самые буйные, рассказы
кропают. В конце концов, лучше бы выборы новые начались!
   Эта кардинальная перемена по отношению к выборам у нее
произошла не вдруг. Во-первых, выборы только что прошли, и
поэтому их было даже как бы жаль. Во-вторых, во время
предвыборной кампании регулярно выплачивали зарплату,
своевременно выдавали компенсации и даже два раза выписывали
перерасчет. А в третьих, во время предвыборной кампании
появилось столько смешных телепередач, весело вещало радио и
так уморительно писали в газетах.
   Разве можно не любить такие великолепные выборы? После
них уже не так регулярно выдают зарплату, забывают о
компенсациях и даже не напоминают о перерасчетах. Да и
средства массовой информации снова скучнеют, сереют и гонят
такую откровенную муть, их даже не красят какие-то
надуманные парламентские скандалы, истории о половых
контактах с пришельцами и надоевше новости об очередном
взрыве на военном складе консервов во Владивостоке.
   - Больше выборов хороших и разных!- думает обыватель. Он
может и не мечтать про "хорошие" выборы, ведь и "плохие"
приносят много пользы.
   По крайней мере во время выборов можно увидеть, как
унижается перед избирателем тот, кто будет унижать того же
избирателя весь свой административный, депутатский или
президентский срок. Во время выборов можно узнать все самое
сокровенное о кандидате из уст его конкурента. А также в это
замечательное время можно уловить момент и подобраться к
облаченному хоть какой-нибудь властью кандидату с
просьбишкой. И проблема сама собой решиться минут за
пятнадцать предвыборного эфира, та проблема, которая не
могла до этого решиться лет сорок.
   Детям Ивана Петровича от выборов было ни тепло, ни
холодно. А вот насчет папиных причуд они, конечно, ничего не
говорили. Зато говорили им, говорили дворовые пацаны,
одноклассники и даже учителя.
   - Как, ты не выучил стихотворение Некрасова? Ты, сын
писателя!- это учителя.
   - Эй, ты, папенькин сынок, дай лит-ру списать. Как это
нету? У отца бы списал,- это одноклассники.
   - Дай закурить? А спички? Тогда денег давай! Как, и их
нет? Ну а семечки-то есть? Нет? Давай, что есть. У писателя
ведь должно что-нибудь да и быть,- это дворовые ребята.
   К этому можно привыкнуть, но все-таки, сыновьям Ивана
Петровича хотелось, что бы отец вернулся к себе старому, что
бы был как все, что бы бросил всю эту заумь и не смешил бы
народ.
   Но мастер Шкаликов, поставив перед собой задачу,
неумолимо шел к ее воплощению. Папка отпечатанных страниц
его романа пухла день ото дня, и с каждым новым листом Иван
Петрович приближался к тому моменту, когда наконец печатная
машинка отобьет пять заветных заглавных букв "КОНЕЦ".
   Когда машинка отпечатала эти буквы, мастер Шкаликов
бережно взял свой "труд" и весомо сказал:
   - Ай да Шкаликов, ай да титаник слова.
   Он, конечно, не знал, чем отличается "титаник" от
"титана", поэтому не стоит сильно критиковать его за этот,
грозящий стать крылатым, перл. Впрочем, он мог бы и не
говорить данную фразу, а сказать банальное:
   - Ай да я!- но автору хотелось как-то приукрасить красным
словцом речь своего героя, и вот что из этого вышло. Но сам
автор знает, что титан - это такой бак с кипяченой или сырой
водой.

       * * *

   Страницы романа были аккуратно уложены в папочку, на
которой был нарисован олень. Иван Петрович завязал синенькие
тесемочки папки, надписал на ней "И.П.Шкаликов. Крестовый
поход. Роман в трех частях", положил свое творение все в ту
же спортивную сумку и отправился в "Горы". В журнал "Горы".
   В редакции журнала Иван Петрович не встретил того
господина в свитере, зато сам редактор оказался на месте.
Редактор был стар. Даже не стар, а весьма стар. Хочется
сказать, что старее некуда, но лучше об этом умолчать, кто
его знает, какими мы сами будем в этом возрасте.
   Редактор внимательно выслушал Ивана Петровича, справился
о состоянии его здоровья, о семейном положении, месте работы
и политической ориентации. Редактор во время беседы
несколько раз ссылался на свои, мало известные посетителю,
литературные работы. Также редактор похвалил мастера
Шкаликова за то, что Иван Петрович, несмотря на такой
трудный период, нашел в себе мужество отобразить в
письменном виде свое видение мира. Но в конце беседы старый
редактор сказал следующее:
   - Однако, настал момент обратиться к читателю, к его
интересам, пусть низменным, но надо отбросить ложный стыд,
чтобы написать просто и правду. Надо оставить наши
писательские корпоративные интересы и встать на позиции
диалога между двумя субъектами, создающими объект -
литературу. Я говорю о нас - писателях и о нас же -
читателях. Вы только представьте, как важно отбросить все
ложные представления о том, в чем нуждается, на наш взгляд,
читающий человек. Нет, встанем на его позицию и дадим ему
то, что ему действительно необходимо.
   - Но как?- не понял ровным счетом ничего из сказанного
редактором Иван Петрович.
   - А так! Мы же с вами и читатели и писатели в одном лице.
Так вот то, что нам надо как читателям, необходимо
отображать нам же писателям.
   - Ну да?
   - А вы думали. В этом ведь вся диалектика! А ваш роман,
если это действительно роман, он ведь не несет на себе
согласия читателя с писателем?
   - Не знаю,- честно ответил Иван Петрович.
   - Так вот вы и узнайте, прежде чем писать, молодой, с
позволения сказать, человек. Впрочем, можете оставить свою
работу у меня, мы ознакомимся.
   От такой радости у мастера Шкаликова сперло дыхание, и он
с трудом спросил:
   - А когда, того, зайти?
   - Зайдите через месяц.
   Папка с оленем и синенькими тесемочками перекочевала из
сумки Ивана Петровича на редакторский стол. Надо было
подождать только один месяц, и...
   Иван Петрович зашел в редакцию через месяц, и через
неделю, и через две, и через десять дней. Так он ходил до
самой весны, пока наконец ему не отдали его "рукопись" со
следующими теплыми пожеланиями:
   - Извините, у нас уже расписан весь журнал на год вперед.
Как освободится место, приходите.
   - А, а, а...
   - Ничего, это общепринятая практика.
   - Но вообще, хороший роман?
   - Ну да, ну да, роман. А так, не знаю..., как освободится
место..., в общем, всего доброго.
   Иван Петрович вышел на улицу. Март таял, безусловно, март
таял. Солнце на мгновение ослепило мастера Шкаликова. Оно
было кругом: и на небе, и на струящейся ручьями мостовой, и
в стеклах домов, и на крышах, и внутри капающих сосулек и
даже на грязном снеге.
   Начало весны в городе - это не самое красивое время года.
Но оно дарит надежду. И поэтому Иван Петрович не очень
расстроился, он понадеялся на весну, на то, что еще не все
потеряно, и на журнал "Город".

       * * *

   В "Городе", в отличии от "Гор", работали одни женщины.
Может быть там были и мужчины, но Ивану Петровичу постоянно
приходилось иметь дело с дамами "Города".
   Женщины, на то они и женщины, чтобы смягчать собою этот
грубый-прегрубый мир. С мастером Шкаликовым в этом журнале
обращались весьма корректно и на удивление вежливо, чего
нельзя было сказать о "Горах". Ровно через сорок два дня
после первого посещения "Города" Иван Петрович получил свою
"рукопись" на руки. К реляциям, что оставили на папке в
журнале "Горы", добавились записки работников данного
журнала. "Передать на вычитку П.Светлому-Петриценко",
"Ознакомился, возражаю, П.Свет-Пет.", "Отдано на
редактирование Семену Кондовину", "Чёл, Кондовин, не то!",
"Взято Ч.Ш.Приспичем, вернуто тогда-то, передайте
Чулковскому, чтоб вернул мне верстку Бунина" и т.п.
Возвращая машинописный роман автору, одна из сотрудниц
журнала мило улыбнулась и сказала:
   - Мы не можем вас напечатать, потому что профиль журнала
несколько иной.
   - А какой?
   - Да такой. И потом, все это у вас сыро, надо бы вам еще
раз все осмыслить, поправить ряд оборотов. И потом, вы не
так все напечатали.
   - То есть как это неправильно? Напечатал не я, а машинка.
А уж она то печатает согласно ГОСТу.
   - Видите ли в чем дело, надо печатать так, как это
принято, чтобы удобнее было проверять. На одном листе не
более 30 строк, а в строке - 60 знаков. В число знаков
входят буквы, цифры, знаки препинания и даже пробелы. А
слева нужны поля. Это - ГОСТ.
   - Так, ну а если я все перепечатаю, то вы возьмете мой
роман в журнал?
   - Пожалуй, что нет. Но перепечать вам все равно бы не
помешало.
   Иван Петрович, битый жизнью человек, не отчаивался. Он
знал, что если чего-то сильно захотеть, то этого всегда
добьешься. Главное - не сдаваться.
   И он взялся перепечатывать свой труд для того самого
альманаха. Альманах, кстати, носил красивое женское имя
"Октябрина".
   Впрочем, даже такое нежное имя не позволило альманаху
принять Ивана Петровича в ряды своих авторов.
   - Мы, понимаете ли, по правде говоря, если быть честными
до конца, честными в общепринятом понятии, точнее, если
отбросить все условности и прямо так и сказать, выбирая
выражения, конечно же, вы понимаете какие, мы должны быть с
вами откровенными, это наш долг, гражданский и просто
человеческий, хотя просто людей не бывает, каждый по-своему
не прост, это же понятно, однако, не все еще дошли до этого
своим умом и подразумевают под словами "просто человек"
нечто уравнительное, где-то обидное для впечатлительной
натуры...
   Просто молодой редактор альманаха еще не умел отказывать
людям прямо, поэтому гнал откровенную чушь. Не дослушав его
до конца, Иван Петрович простился и ушел.
   Тут бы мастеру Шкаликову махнуть на все рукой, плюнуть и
растереть, вернуться к старой жизни, вновь влиться в
трудовой коллектив, дать ближним вновь увидеть в себе того
порядочного человека, который исчез для общества в
чернильных озерах и бумажных барханах. Но...

       * * *

   ...Но возле Ивана Петровича появился подозрительный
козлообразный типчик с бороденкой и в очечках, заговорщецки
подмигнул, взял под локоть и прошептал на ухо:
   - Вы зря ходите по всем этим журнальчикам. Ну их. Это же
мастодонты. Их время прошло. Осколки соцреализма. Да и кто
там пишет?
   - Простите, а вы сами-то кто будите?
   - Я лидер свободного литературного общества "Четвертый
стих" Трифон Конореев. Мы боремся с соцреалитиками.
   - За что?
   - Не за что, а потому что. Потому, что они нас к себе не
берут. Вот вас же не взяли?
   - А как же "Октябрина"? Она ведь не с журналами.
   - С журналами, с журналами,- замахал руками лидер
Конореев.- Журналы ведь их изредка попечатывают. А мы
против!- тонкие бледные губы лидера ехидно скривились.
   - А если бы вас брали, то вы были бы "за"?
   - Э, почтеннейший, вы еще надеетесь на них, у вас еще
полно иллюзий. Вот пойдемте на собрание нашего общества, вы
там увидите, стольких отверженных соцреализмом, что поймете,
как жестоко ошибаетесь, веря этим стегоцефалам от
литературы. Пойдемте, мы дадим вам окунуться в настоящую
творческую ауру "Четвертого стиха".
   - Хорошо, пошли. Но можно еще один вопрос?
   - Один можно.
   - А почему ваш стих четвертый?
   - Ну, это целое направление в искусстве. Это далеко
продвинутый авангард андеграундного элитарного
мировосприятия, проникновенно прошедшего через
основополагающие принципы стихостроения и прозослогания. Мы,
четверостиховцы, видим действительность такой, какая она
есть. Но трансформировавшись нашим самосознанием, критически
воспринятое бытие воплощается в нечто трансцедентное...
   - Минуточку,- осадил зарвавшегося Трифона Иван Петрович.-
А если проще? В чем конкретно ваш стих является четвертым?
   - Вы учились когда-нибудь в университете?
   - Нет.
   - Я тоже. Но тем немение я, как и любой другой
интеллигентный человек, знаком с тремя основными родами
литературного творчества. Это устаревшие лирика, эпос и
драма. Мы перечеркнули их раз и еще раз жирным крестом. Мы
совершили революцию в инженерии душ! Техническую революцию
литературы. НТР своего рода. Нам выпала козырная карта нести
людям новое слово в родной творческой речи. Мы придумали еще
один род. И назвали его четвертым, в отличии от трех
предыдущих. И в этом роде надо писать прозу стихами, а стихи
прозой. Если вам будет угодно, то я прочту один небольшой
рассказ, тогда вы поймете.
   Лидер четверостиховцев вскинул голову, закатил глаза и,
точно вытягивая из себя самого жилы, надрывно возопил:

       "Разрезала ночью эпоха
       Оковы кичливого Сада.
       Под книгой благого Мазоха
       Погреблен пришелец из Ада.
       Ослицей упившись, младенец
       Из гроба любим Афродитой.
       А естества же лишенец
       Властит на беспутной планидой.
       Целует муж мужа запоем,
       Жена под женою пожухла.
       Я - сон, Я - помечен тобою!
       Рука уж от флирта опухла.
       Но нет! Не могу!
       Но нет! Нету мочи!
       Сгибаюсь, склоняюсь в дугу,
       Никто прислонится не хочет..."

   - Да, парень, у тебя проблемы. Большие проблемы. Пожухла
она у него, ишь, планида ему не нравится, меньше порнушек бы
смотрел, тогда пухнуть не будет,- Иван Петрович похлопал
Конореева по плечу, и, не попрощавшись, пошел куда подальше
от "технологических переворотов в области литературного
правописания и проч.".
   А лидер общества "Четвертый стих", отправляясь на
конспиративную квартиру, отметил про себя:
   - Однако же каков. Оно и видно невооруженным глазом,-
поправил очки,- что таков. А если посмотришь вооруженным
глазом, то заметишь - под соцреалитиков подстраивается. Ну
что ж, он все это делает совершенно сознательно. Но дело в
том, что подобное плебейство в русской литературе - есть
патриархальный рай постгорьковских писачишек. Потому,
кстати, нам и не дают туда войти, что все они там одним
мылом мазаны. Вместе с тем, будь мы на их месте, мы тоже бы
кой-кого не пустили. А это объясняется душевным охлаждением
решительно ко всему после потребленной энной дозы
эстетической информации. Вот так-то! Может, лучше самиздатом
заняться? Да нет, не то, мелковато по большому счету.
Эх-хех.
   Иван Петрович, немного напуганный разговором о
"соцреалитиках", выбрал себе другое направление в
продвижении романа. Он понес "Крестовый поход" в газеты. Как
однажды крикнул вождь: "В массы!", так и мастер Шкаликов
пошел в прессу. Роман, естественно, он понес в газеты не
целиком, а частями.

       * * *

   Газет в городе водилось куда как больше, нежели журналов.
Из всего спектра местной печатной прессы Ивана Петровича
вперед привлекла разноцветная шестнадцатиполосная
еженедельная газета "Дело". В ней мастер Шкаликов очень
любил читать программу телепередач и шарады с анекдотами,
что печатались на последней полосе. В этом Иван Петрович
видел верх журналистики. Еще в "Деле" его привлекала рубрика
"Наша служба и опасна...", где могла появиться заметка
такого рода: "Недавно корреспондент нашей газеты зашел на
огонек в один из местных пунктов обмена валют и обнаружил
там спящего охранника с автоматом на груди. Страж спал стоя
на посту. Руки корреспондента потянулись к АКМу, чтобы
врезать прикладом в обвисшее пузо охранника. Вот так и
крадут валюту у доверчивых граждан, а их в городе не мало."
   Гениально, правда? Это вам не посевные или обмолоты. Это
весьма оперативно и злободневно. Такие "информационные"
статьи занимали в "Деле" две полосы. Еще пару полос занимал
обзор НЛО, посетивших окрестности города на прошлой неделе.
На целую полосу шли сексуальные сплетни из жизни людей и
дельфинов, на соседней полосе публиковались иллюстрации из
этого зоопарка. Ну а на оставшееся место лепили рекламу всех
цветов и расценок.
   - Неужели же "Дело" откажется печатать вместо всего этого
мой роман с продолжением?- спросил себя Иван Петрович,
осилив свежий номер вышеназванного еженедельника.- Они еще
спасибо мне скажут. "Крестовый поход" в духе ихних статей.
   В "Деле" был кризис информационного жанра. Главный
поставщик жаренных статеек в рубрику "Бандиты постреливают,
милиционеры полавливают" заболел запоем. Приходилось
заполнять место в газете отчетами с пресс-конференций
каких-то коммунальщиков, новостями санэпидемстанции и
скромными упоминаниями о победах местной гандбольной
команды, игравшей в третьей лиге. Изредка криминальный
репортер приползал в редакцию, сдавал пару свежих материалов
о своем пребывании в медвытрезвителе и исчезал вновь со
словами: "Щас, тока опохмельнусь".
   Ответсекретарь "Дела" ужасно нервничал, так как знал, что
"Бандиты постреливают, милиционеры полавливают" самая
убойная вещь в газете. Он стоял в коридоре возле
тропического дерева с никому неизвестным названием и курил
одну сигарету за другой. В кадке, куда было посажено это
растение, лежал бумажка, гласящая: "Просьба посетиелям под
дерево бычки не бросать". Вокруг бумажки все было усыпано
окурками, на смятых фильтрах которых чаще всего краснели
следы от помады.
   В тот момент, когда ответсекретарь закурил пятую подряд
сигарету, рядом с ним возник Иван Петрович.
   - Кто тут главный?- спросил мастер Шкаликов у
ответсекретаря.
   Тот плюнул на окурок и вдавил его в бумажку с надписью,
призывающей посетителей не сорить под дерево. Ответсекретарь
не был посетителем, он здесь работал.
   - Я главный. Ну?
   - Вот,- вручил ему двенадцать машинописных листов Иван
Петрович, пообещал зайти через неделю и быстро откланялся (у
мастера Шкаликова было сегодня профсоюзное собрание, поэтому
он так торопился).
   А ответсекретарь от безделья зашел в свой кабинет да и
начал читать то, что ему принесли. Чем дальше он углублялся
в это, тем громче и продолжительнее хохотал. А чем громче и
продолжительнее он хохотал, тем больше людей сбегалось на
этот шум. Пока не пришел главный редактор и спросил:
   - И чего ты ржешь?
   - Да вот, еще один графоман объявился, приволок рассказ.
Вы только послушайте...
   Далее приводится дословная выдержка из "рассказа
графомана", паузы на смех опускаются.
   "... Я шел, лениво перебирая мыслями, по направлению к
лагерю. Вдруг мне показалось. Я встал. Чу! Чу? Ничего. И я
пошел дальше.
   Ветер разгулялся в кронах вековых сосен совсем не на
шутку. "Серьезно это он",- подумал я и понял, что быть буре.
Но какая буря может быть в тайге? Вот именно. Что же тогда
попусту опасаться за собственную жизнь, когда опасаться то и
нечего. Плохо одно - стемнело. Не совсем уж чтобы вообще. А
так, темнее стало что-то.
   Я вышел на полянку и увидел белый гриб. Надо его нарвать.
Жаль, что не захватил ножа, ведь можно и повредить его. Я
нарвал белый гриб и положил в карман. Вот это природа! Мне
нравится! Плохо только одно - ее осталось мало.
   Подходя к лагерю, обнаружил надпись на дереве.
Нецензурную. Видимо это туристы, кому же еще. Когда они шли
до нас, так баловались. Охотники так не могут, их тайга
кормит: зверями, птицами, ягодами, грибами, целебными
растениями, дровами, материалом для строительства жилищ.
Нехорошая надпись на дереве, прямо сказать, не нужная здесь
в тишине. Что это? Зачем? Это разрушает нашу экологию, это
плохо.
   Но вот ветер стихает, остается легкий бриз с озера. На
озере, наверняка, ходит огромная рябь. А по верхушкам сосен
зыбит. Того и гляди, задует вновь.
   Темнеет все больше. Слышится смех, доносящийся из лагеря.
Это смеются наши. Видимо, вспоминают. Надо идти быстрей,
ведь и у меня много воспоминаний, посмеемся вместе..."
   - Вы представляете,- сквозь слезы сказал ответсекретарь,-
как от надписи на дереве портится наша экология, если
учесть, что понятие "экология" означает раздел науки? И
этого счастья у нас аж целая дюжина страниц. Строк пятьсот!
Ой, это же надо: "Лениво перебирая мыслями, гляжу - чу,
огромная зыбь".
   - Не зыбь, а рябь,- поправил его один из верстальщиков.
   - Какая разница. Ты вообще представляешь себе это явление
природы? Огромная рябь. Это же Айвазовский. Просто
Айвазовский не понимал, что "Девятый вал" теперь называется
"Огромная рябь".
   - Постойте,- сказал главный редактор,- а ведь это
творение начинается не с первой страницы. Тут стоит 127,
128, 129 и так далее. Круто, правда? А как оно называется?
Здесь не написано.
   - Что-то вроде "Крестного хода",- начал вспоминать
ответсекретарь название, сказанное ему Иваном Петровичем.-
Или "Поход в никуда". Не помню. Но, послушайте:
   "...Наш лагерь так нам понравился, что мы решили дать
название этому месту, где стояли больше недели. И назвали
"Наше место". Чувствуешь себя первопроходцем. Кортесом.
   Здесь такая чаща леса, что дремучей не бывает. Мы увидели
здесь много разной живности. Какой богатый и раздольный
край. Какое великолепие красок. Зеленый так и брызжет в
глаза. Ждешь, когда выскочат из зеленой дремучей чащи
дикари. Но дикарей нет, теперь они работают в леспромхозе.
Не выскакивают они что-то нынче. Зато я уже второй раз видел
горного барана. Жена сказала, что это козел, но я то точно
знаю, как отличить барана от козла. Баран орет "ме". А козел
"бе". Это две большие разницы. И еще у козлов бывают
бороды..."
   В этом месте ответсекретарь прервался и сердито посмотрел
на гогочущих сотрудников. Дело в том, что он сам носил
бороду.
   - Э-э, смейтесь, "зеленая брызга в глаза".

       * * *

   Надо ли говорить, что в редакциях городских газет Иван
Петрович настолько примелькался, что разве только зеленый
студентик журфака местного университета, начинающий
потискивать статеечки про музыку и машины, еще не знал
автора знаменитого среди всей пишущей братии "Крестового
похода".
   - Привет, Петрович!
   - Как там дикари в леспромхозах?
   - Начинающим литераторам наше бонжур!
   Так встречали его "барракуды пера". Мало того, стало даже
модным использовать перлы из нигде не опубликованного романа
мастера Шкаликова в газетных статьях. Особенно были
популярны такие заголовки: "Неперебранные мысли", "Легкий
бриз уносит "Торпедо"", "Серьезно это он", "Плохо только
одно - кредиты уплыли", "Акции? Надо их нарвать", "Доллар
так и брызжет в глаза", "Надпись нехорошая", "Козел из
дремучей чащи".
   А роман все равно никем не издавался.
   Но Иван Петрович не опускал руки, он ходил и ходил по
редакциям. Когда он прошел все крупные газеты, то добрался
до многотиражек, однако даже в "Красном кулинаре" (газете
пищевого техникума) и в "Ученье-свет" (печатном
органе трудового коллектива электротехнического института)
не брались публиковать мастера Шкаликова.
   Однажды он простился с женой, поцеловал детей, взял
котомку с продуктами на месяц, немного денег, папку с
"Крестовым походом" и исчез. Пропал. Никто больше его в
городе так и не увидел. Говорили, правда, что в Москве на
Казанском вокзале видели обросшего волосами оборванца,
который читал за милостыню нечто похожее на роман о
путешествии в горы. Однако было ли это по правде, да и был
ли то Иван Петрович, решить было затруднительно: ведь только
к этому нищему обращались с вопросом: "Предъявите вид на
жительство", как он с диким криком убегал прочь и появлялся
на старом месте не ранее как через пару дней.
   А где-то, быть может в Сибири, или на Кубани, или у
Белого моря, а то и вообще у черта на куличках еще один
человек собрался в "Крестовый поход". Что ж, скатертью
дорога!

       Вместо эпилога.

   Клемансо, когда он не был еще президентом Франции, и
вообще в политике был никем, редактировал один журнал.
Как-то раз в этот журнал зашел молодой человек и отдал свои
первые рассказы. Прочитав их, Клемансо посоветовал парню
оставить литературу и заняться чем-нибудь более полезным,
печь булочки, например. Молодой человек ушел из журнала
Клемансо. А звали этого незадачливого графомана Эмиль Золя.
Поделитесь, порадуйте друзей:
Автор: 
Внимание! Использование произведения без разрешения автора (сайты, блоги, печать, концерты, радио, ТВ и т.д.) запрещено!
Опубликовано:  2006-06-09 08:00:56
Изменено: 2006-06-09 13:17:02
Статистика:  посещений: 3422, посетителей: 2132, отзывов: 11, голосов: +20
Ваше имя:
Ваша оценка:
  
Обсуждение этого произведения:
 Тема
 
 Re: Крестовый поход  
 Сообщить модератору  
 
Откуда такая осведомленность о жизни мастеров ПО профтехучилищ?
;-)
 


, 2006-06-09 09:12:33 
      Оценка: +2    
 Re: Крестовый поход  
 Сообщить модератору  
 
Да что вы, какая осведомленность? Просто у меня фантазия богатая.
 


, 2006-06-09 09:35:34 
      Оценка:  0    
 Пора вырываться на простор  
 Сообщить модератору  
 
www.proza.ru
есть такой сайт
 


, 2006-06-09 13:50:50 
      Оценка:  0    
 Re: Пора вырываться на просто ...   
 Сообщить модератору  
 
Да ну? И чё?
 


, 2006-06-09 13:55:11 
      Оценка:  0    
 Re: Пора вырываться на просто ...   
 Сообщить модератору  
 
Да и я осилил, хоть и 57 килобайт. Просто формат явно не хохмовский. 


, 2006-06-09 14:20:31 
      Оценка:  0    
 Re: Пора вырываться на просто ...   
 Сообщить модератору  
 
А я асилила, хотя и многа букафф :-) 


, 2006-06-09 13:56:03 
      Оценка: +2    
 Re: Пора вырываться на просто ...   
 Сообщить модератору  
 
А Гендальф, выходит, слабак? :)
 


, 2006-06-09 13:58:04 
      Оценка:  0    
 Re: Пора вырываться на просто ...   
 Сообщить модератору  
 
Я чел без ч/ю, к тому же невнимательный - не нашёл слова "лопата". 


, 2006-06-09 14:23:48 
      Оценка:  0    
 Re: Крес ...   
 Сообщить модератору  
 
Да Ты прям Зощенко! :)) 


, 2006-06-09 10:11:46 
      Оценка:  0    
 Re: Крес ...   
 Сообщить модератору  
 
Кащенко :)))
 


, 2006-06-09 10:26:30 
      Оценка:  0    
 Re: Крес ...   
 Сообщить модератору  
 
Энта концовка с Золей напоминает о Генри. Жаль у меня нема титана, но могу подарить ув. автору почти новый эл. чайник. Из него удобнее бражку с сухариками пить.
-))нл
 


, 2006-06-09 12:04:26 
      Оценка:  0    
 Re: Крес ...   
 Сообщить модератору  
 
подарки принимаются только в жидкой валюте
 


, 2006-06-09 13:14:12 
      Оценка:  0    
 Re: Крес ...   
 Сообщить модератору  
 
Вещь! Начал читать глубоко за полночь и так и не смог оторваться. Особенно порадовали выдержки из монументального романа Шкаликова. Вот так иногда можно обрести славу при этом не быв ни разу не изданным. Сразу вспоминается ильф и петровский Ляпис-Трубецкой.
..........
После этой виртуозной защиты Персицкий потащил упирающегося Ляписа в соседнюю комнату. Зрители последовали за ними. Там на стене висела большая газетная вырезка, обведенная траурной каймой.
-- Вы писали этот очерк в "Капитанском мостике"?
-- Я писал.
-- Это, кажется, ваш первый опыт в прозе? Поздравляю вас! "Волны перекатывались через мол и падали вниз стремительным домкратом..." Ну, удружили же вы "Капитанскому мостику"! "Мостик" теперь долго вас не забудет, Ляпис!
-- В чем дело?
-- Дело в том, что... Вы знаете, что такое домкрат?
-- Ну, конечно, знаю, оставьте меня в покое...
-- Как вы себе представляете домкрат? Опишите своими словами.
-- Такой... Падает, одним словом.
-- Домкрат падает. Заметьте все! Домкрат стремительно падает! Подождите, Ляпсус, я вам сейчас принесу полтинник. Не пускайте его!
Но и на этот раз полтинник выдан не был. Персицкий притащил из справочного бюро двадцать первый том Брокгауза, от Домиций до Евреинова. Между Домицием, крепостью в великом герцогстве Мекленбург-Шверинском, и Доммелем, рекой в Бельгии и Нидерландах, было найдено искомое слово.
-- Слушайте! "Домкрат (нем. Daumkraft) -одна из машин для поднятия значительных тяжестей. Обыкновенный простой Д., употребляемый для поднятия экипажей и т. п., состоит из подвижной зубчатой полосы, которую захватывает шестерня, вращаемая помощью рукоятки..." И так далее. И далее: "Джон Диксон в 1879 г. установил на место обелиск, известный под названием "Иглы Клеопатры", при помощи четырех рабочих, действовавших четырьмя гидравлическими Д.". И этот прибор, по-вашему, обладает способностью стремительно падать? Значит, Брокгауз с Эфроном обманывали человечество в течение пятидесяти лет?
..........
(И.Ильф и Е.Петров. Золотой теленок)
 


, 2006-06-12 13:19:47 
      Оценка:  0    
 Re: Крес ...   
 Сообщить модератору  
 
Виноват, конечно же "Двенадцать стульев", сам не знаю почему так написал! :-)

С уважением,
 


, 2006-06-12 14:54:09 
      Оценка:  0    
 Re: Крес ...   
 Сообщить модератору  
 
А мне вспоминается один мой знакомый, который прочитал сейчас "Код да Винчи" и за две недели наколотил 120 страниц "открытий" про "радугу, переходящую в Бога". Теперь пристает, чтобы я помог ему это отксерокопировать в 20 экземплярах... Ужоснах!
 


, 2006-06-13 05:56:16 
      Оценка:  0    
 Re: Крес ...   
 Сообщить модератору  
 
Я был в отпуске и временно отлучён от сети, посему прозевал,
что со мной редко, обычно Олафа не пропускаю, даже такие короткиииииииие
приколы.
 


, 2007-02-28 17:11:58 
      Оценка:  0    
 Re: Крес ...   
 Сообщить модератору  
 
Судя по количеству букавок даже предисловие к очень хорошему роману
И.П. Шкаликова не было издано в твёрдой копии, а жаль!
 


, 2007-02-28 17:42:05 
      Оценка:  0    
 Re: Крес ...   
 Сообщить модератору  
 
А было издано. В местном литературном журнале за 1998 год. Это я так вытрепываюсь просто на сайте ))) 


, 2007-03-01 09:25:20 
      Оценка:  0    
 Re: Крес ...   
 Сообщить модератору  
 
Вот за то уважаю Олафа, что его крестовые походы не превратилиь в крёстные ходы. 


, 2007-03-01 11:07:13 
      Оценка:  0    
     

Использование произведений и отзывов возможно только с разрешения их авторов.