Жена мой грех поныне помнит,
Хоть я покаялся ста крат,
За то, что вырубил шиповник.
Он украшал наш дачный сад.

Да, он красавцем был изрядным.
Весь в розах алых по весне.
А в осень он пылал от ягод,
Как купина в святом огне.

В таком вот образе счастливом
Он быстро рос и ввысь, и вширь,
Он обольстил цветами сливу,
И на правах любви душил.

Затем пролез бедняге в крону
И сел на шею ей верхом.
Я лист ее увядший тронул,
Так он кольнул меня шипом.

Его же ягоды тем паче,
Попробуй, тронь – загрызть готов,
Я сторониться стал на даче
Его колючек и плодов.

А он напротив раз от раза
Все дальше ветви распускал,
Их не заметишь, он, зараза
В тебя вонзит десятки жал.

Да ладно, если б для охраны
Своих цветов, плодов и слив,
Нет! Движим был он жаждой странной,
Чтоб я глядел, как он красив.

Нарцисс скромней был несравнимо,
Любил себя без дураков.
А этот, коль проходишь мимо,
Люби его, иль - на шипов.

Был рвать готов на мне одежды,
Цеплялся, словно говоря:
«Открой свои пошире вежды,
Смотри, какой красавец я

Мол, смертный! Был бы ты поэтом,
То я бы был тобой воспет».
А я ему ворчал на это:
«Да ты ж, небось, и сам поэт».

А он и рад такому званью,
Полез за изгородь дуром.
И вот я как-то утром ранним
К нему явился с топором.

Он оказал сопротивленье,
Нанес мне ран, не счесть их всех.
Я сжег его. Но есть сомненье:
А за какой однако грех?