На искорёженной полянке
в ночи стояли наши танки.
Уснул в бою уставший взвод;
кружили звёзды хоровод
в глубокой пропасти небес,
дремал тревожно тёмный лес,
волной ласкала берег речка,
зажгла в селе далёком свечку,
чтоб Бог хранил её сынка,
святая, мамкина, рука…
Смеялась юная берёзка,
листвой своей дразня дубок,
а рядом аленький цветок
раскрыл свой первый лепесток,
но Смерть уже взвела курок –
нетерпеливо, с подлым смаком
к утру готовила атаку…
Объявлен взрывом карнавал
и, соблюдая ритуал,
железный танк огнём пылал;
я жить хотел, но умирал…
Умолк, запнувшись, пулемёт,
и пулей вспоротый живот
меня уже не волновал...
Огонь, взметнувшись ввысь как птица,
крылом смахнул мои ресницы,
горячий дым съедал глаза,
сползала мёртвая слеза…
Попав в капкан железной банки,
душа стучала в люки танка;
молчала мёртвая полянка,
молчал убитый пулей лес,
молчали даль и синь небес,
и окровавленная речка…
Сгорала тоненькая свечка,
стекая вниз слезинкой воска,
молчала голая берёзка,
молчал раздавленный дубок
и только маленький цветок
причин молчать не понимал,
под пулю голову поднял…

Сгорело напрочь вместе с танком
письмо, написанное мамке,
лишь ветер молча, сжав уста,
странички пепла полистал…

Солнце ослепшее, с неба сползая,
эту историю нам рассказало.